Огонь внутри горит

✶ Агния Коваль

 Детство её было не чьим — наполовину в избе, наполовину в сумерках. Мать, Марена Коваль, красивая, гордая, с глазами, как выстиранные платки: голубые, но будто всё вылила. Она не рассказывала об отце. Не злилась, не плакала — просто не было его. Агния чувствовала: что-то завязано, запечатано. Словно в ней — замочная скважина, а ключа нигде нет. А вокруг ключа — печать, и шепчет она чужим голосом: «Не ищи. Он — не для тебя».

 Она училась в Колдовстворце. Белая магия. Вроде бы всё шло как у всех: занятия, практика, споры с наставниками, надменные банники в травах, перешёптывания в коридорах. Но в одиннадцатом классе будто сорвали плёнку с зеркала: Агния начала чувствовать. Не только своё — и чужое. Прежде всего — боль женщин её рода, женщин, которых давно нет. Их узоры на рубашках, запах подгнивших яблок в сундуках, недосказанные обеты.

 Она держит на себе нити памяти, хранит образы, переписывает забытые имена в ткань живого. Она — мост между теми, кто был, и теми, кто будет. Через неё говорят мёртвые. Через неё слышат живые.

 Она собирает обрывки судеб: застёжки с рубах, прядки волос, письма без даты, сказанные в бреду слова, незаконченные песни. Она возвращает. Не людей — смысл. Понимание, за что погиб, почему ушёл, что передал, не сказав. И как не повторить чужой боли.

 Когда она впервые коснулась старого рушника своей прабабки, у неё закружилась голова — и она увидела, как та вяжет узор: синий крест, трижды перевитый, с капелькой красного в углу. Символ рождения после несчастья. После этого Агния долго молчала. А потом начала работу.

 После первого настоящего вызова, когда она помогла семье обрести имя неродившейся дочери, которую до этого в семье звали просто «та» — пауки начали приходить.

 Сначала один. Тонкий, серый, как нитка пепла. Потом второй. Потом — десятки. Не враждебные, не дикие. Будто зовущие. Прядильщики судеб, как говорили в народе. Они плели нити там, где Агния работала: над колыбелью младенца, над прахом, над свадебным венцом.

 И среди них — одна. Чёрная, как смола, с ногами тонкими, будто вырезанными из инея. Она поселилась на балке под потолком и не уходила. Звали её Мизгирь.

— Я — царица пауков. А ты — моя наследница, — сказала она. 

 Впрочем, неясно, насколько серьёзно можно к этому относиться. Домовой говорит, что Мизгирь тайком пиздит по капелькам водку. Может быть, это как-то связано с её таинственными упоминаниями каких-то белок в доме?

 Мужа Агния встретила не в юности, не на учёбе, не на ярмарке, а в дороге — между местом и временем, когда ехала в северную деревню восстанавливать связи забытого рода. Там дом стоял под перекосившейся луной, колодец молчал уже двадцать лет, а избы тянулись к земле, как будто слушали что-то под ней.

 Он был там — Семён, мастер по дереву. Говорили, из приезжих, но сам не уезжал. Людей не сторонился, но и не тянулся. Жил один, работал много, говорил мало. Он чинил ограды, расписывал ставни, делал резные наличники — такие, что у незнающих душа щемилась.

 Агния увидела его, когда он стоял по колено в снегу и выстругивал из осины птичку. Просто — птичку. Без цели, без плана. Он посмотрел на неё — и не испугался. Она посмотрела на него — и не свернула.

 Поначалу они почти не разговаривали. Он приносил ей воду. Она оставляла на крыльце хлеб. Иногда он спрашивал:

— Сегодня кого звала?

 Он не боялся Мизгирь. Не трогал пауков. Он спрашивал, где ей удобнее, когда вешал в её доме полку. Он называл её Агной — коротко, почти ласково. И однажды — просто остался. Не в шутку, не в страсти, а всерьёз.

 Домовой у неё — Артюша. Несмотря на ласковое, будто детское имя, характер у него ещё тот: вздорный, пыхтящий. Скандалит часто и с воодушевлением — так, что трескаются половицы и чайник сбегает раньше времени. Если что-то не на месте — устраивает показательную порчу укропа, швыряет лапти в угол и негодует с таким жаром, будто ему выдали чужие усы. К паукам не привык до сих пор. Они плетут свои узоры повсюду: от печки до люстры. Они аккуратные, точные, но Артюша видит в них угрозу суверенитету. И потому — время от времени — в доме у Агнии разворачиваются настоящие бойни. Артюша выходит из подполья в кастрюле на голове и с шваброй в руках. Пауки плюются ядом с балок, отползают, строят укрепления из тончайших нитей. Он кричит:

— А ну с глаз моих! Чтоб я эту сетку ещё раз на комоде увидел — личинки ваши сушить буду!

 Однажды Агния застала его на окне, где он яростно тыкал шваброй в паутину, балансируя на табуретке.

 После этого они с Мизгирь неделю друг друга игнорировали. Но потом Артюша всё же оставил ей кусочек халвы на балке. Видимо, в знак перемирия.

 А банник у неё — Савва. Совсем другой склад. Спокойный, обваренный, как вечерний камень. Почти не плюётся кипятком, даже если кто, забывшись, зайдёт в баню ночью — что, по всем канонам, карается страшно. Савва в этом смысле интеллигент: если нарушил — ну, получи под колено веником, но не обожжёт. В основном просто вздохнёт с укором:

— Ну ты чего, солнце моё вечернее. После полуночи же. Уходи, пока сам себя не забыл.

 Но есть у Саввы одна особенность. Он, как бы это сказать… эксгибиционист. Не злой. Не похотливый. Просто — появляется в самый неподходящий момент и, что характерно, всегда абсолютно нагой. Может выйти из чулана, почесывая грудь, с полотенцем на плече, а не там, где надо, и вещать:

— Ох, духота у вас тут. А я как раз проветриться вышел!

 Семён, муж Агнии, сначала пытался отшучиваться. Потом — вывешивать полотенца на проходах. Теперь просто машет рукой и говорит:

— Сава, ну ты хоть тапки надень, а? Я уже паукам не могу в глаза смотреть.

 А недавно, ранней весной, когда снег ещё лежал, но пахло уже подтаявшей медью, Агния нашла на крыльце дома записку. Береста, жжёная по краям. Внутри — всего одна фраза:

 «Будь осторожна. Они идут за тобой. Папа».

_{перстень:}

_{лунный камень — камень снов, прошептанных по ошибке, и имён, что больше не звучат вслух. Он как тихий прилив среди ночи: не поднимает бурю, но смывает границы. Его берегут те, кто живёт на границе между мирами — не сбегая и не зовя, просто оставаясь, чтобы кто-то мог найти путь назад. Это камень внутреннего зрения — не взгляда, а ощущения, что всё уже началось, даже если никто ещё не понял. Он светится не светом, а воспоминанием о нём.}

_{Считается, что лунный камень усиливает связь с подсознанием, открывает путь в чужие сны, в память рода, в тени прошлого. Он не кричит — он намекает. Учит читать не текст, а междустрочие. Помогает видеть чувства до слов, боль до раны, вину до поступка. С ним — легко услышать не голос, а тишину, в которой он звучал.}

_{Это камень тех, кто ведёт за руку, не говоря "иди".}

_{В магии он незаменим для ведовства, связанного с памятью, с родовыми линиями, с чтением судеб не по звёздам, а по глазам. Он не защищает — предупреждает. Он не делает сильнее — делает глубже.}

_{Он опасен для тех, кто боится увидеть лишнее. И бесценен для тех, кто умеет принять увиденное.}

_{серебро — металл луны, тени, отражения. Оно не спорит и не командует — оно отражает так, что прятаться становится бессмысленно. Это не металл ярости. Это металл чуткости. Оно усиливает интуицию, помогает уловить изменения в ритме, в дыхании, в намерении. Оно не любит спешку, зато прекрасно работает с ритуалами, с заклинаниями, где важна тишина, пауза, чувство меры. С ним легче распознать ложь — и в себе, и в других. Легче пережить потерю. Легче принять то, что казалось непереносимым.}

_{В руках мага серебро становится не щитом, а зеркалом: оно не отбивает, а возвращает. С ним любая работа с энергией — будто диалог, не приказ. Это металл ночных ведуний, заклинателей рода, шаманов, медиумов, всех, кто говорит с тем, что на первый взгляд молчит.}

_{вместе лунный камень и серебро — союз сна и отражения, зыбкой глубины и тонкого слуха. Это не кольцо, что сверкает. Это кольцо, что дышит. Оно не подчёркивает магию — оно делает её невидимой, но неоспоримой. Оно словно лёгкий туман на границе между вчера и завтра, между тем, кто ты есть, и тем, кем могла бы стать.}

_{Такой перстень не станет говорить громко. Но если к нему прислушаться — можно услышать, как живет род, шепчет печь, дышит стена. Он откликается не на волю — а на верность. Не на силу — а на присутствие. Это не перстень власти. Это узел памяти, точка входа в тишину, откуда начинается путь.}

_{Этот перстень принадлежит Агнии Коваль — женщине, которая умеет слышать не голос, а его след. Она не гасит свечи — она помнит, кто их зажёг.}

_

_{Она не уговаривает мёртвых, чтобы они открылись — она садится рядом, ждёт, пока они сами заговорят. И они заговорят.}

альбом